«Превентивная консервация»: методы работы саратовских реставраторов в Радищевском музее

Реставраторы Радищевского музея в Саратове работают в стенах бывшей женской гимназии, а в советские годы — Высшей партийной школы, на улице Первомайской, восстанавливая художественные произведения, созданные столетия назад.

Корреспондент 164.RU заглянул «за кулисы» музейной жизни, узнал, где люди этой редкой профессии получают образование, а также пообщался с ними в закрытых для посетителей мастерских.

Музейный комплекс в центре Саратова, так называемый музейный треугольник, состоит из трех корпусов: Исторический (Радищева, 39), Биржа (Радищева, 41) и Гимназический (Первомайская, 75). Последний примыкает к зданию областной думы. В этот корпус я и отправился во вторник. На стене увидел пару советских мемориальных табличек, а уже внутри — еще одну, бронзовую, посвященную Тамаре Викторовне Гродсковой, до 2016 года возглавлявшей Радищевский музей.

Меня встретил Андрей Моченцов. Он заведует отделом реставрации. Мастерских в музее несколько — у каждой своя специализация в зависимости от вида искусства: живопись, графика, мебель и другие.

Стаж у Андрея Моченцова большой — 35 лет. Он реставрирует темперную живопись (иконопись). Мне удалось пообщаться с ним и тремя его коллегами, двое из которых работают «по маслу».

«Мастерская обслуживает коллекцию музея. Работаем с „фондовиками“ — работниками отдела хранения музейных предметов. Хранители оставляют нам заявки. Плюс у нас есть целый список экспонатов, нуждающихся в плановой реставрации. Бывают и срочные, аварийные ситуации, но такое происходит крайне редко», — начал свой рассказ реставратор.

По его словам, проблемы могут возникать из-за резкого изменения климата, на которое разные предметы искусства реагируют по-своему. Например, масляные краски трескаются (этот процесс характеризуется красивым словом «кракелюр»). Чтобы избежать подобного сценария, сотрудники музея поддерживают в фондах и на экспозиции определенные температуру, влажность и уровень освещения.

«Сейчас появился новый термин — „превентивная консервация“. Это создание условий, которые препятствуют разрушению произведений вследствие воздействия температуры, влажности, загрязнителей воздуха, биологических опасностей (насекомые, плесень, грибы), не считая каких-то физических воздействий человека. Мы стараемся минимизировать риски. О том, как это сделать, можно писать диссертации», — отметил Андрей Моченцов.

Произведения из собрания Радищевского музея регулярно участвуют в выставках — как в родных стенах, так и в музеях других городов. Чтобы отправить предмет искусства «на гастроли», необходимо разрешение специалиста.

«Делается предварительный осмотр произведения, решается, может ли оно быть выдано. Бывает, что мы что-то отклоняем по состоянию сохранности. Реставрация — это своего рода медицина для произведений искусства. Какие-то вещи между собой мы называем хрониками. Они „болеют“ постоянно, а мы их „лечим“. Такие произведения привыкают к определенной обстановке, и мы стараемся не менять эти условия», — продолжил свой рассказ эксперт.

Такие произведения стараются не выдавать или же проводят реставрацию перед выдачей. Как и у всех, у реставраторов есть своя текучка и есть работа, требующая времени и особой сосредоточенности.

На реставраторов в Саратове не учат. Андрей Моченцов проходил стажировки в Москве, там же окончил аспирантуру. Свою квалификацию реставраторы должны регулярно подтверждать.

«Существует аттестационная комиссия при министерстве культуры РФ. Туда подается определенный набор документов — реставрационные паспорта с детальной фотофиксацией. Комиссия все детально изучает и присуждает квалификацию», — объяснил Андрей Моченцов.

По его словам, существуют разные пути получения образования, но в связи с последними изменениями в законодательстве этот процесс усложнился. Первое его образование с реставрацией не связано. Он пришел в музей после института — подсобным рабочим. Уже через год трудился помощником реставратора высшей категории по иконописи Ольги Пригородовой, которая приезжала в Саратов для проведения реставрационных работ.

«В течение нескольких лет ездил в Москву в центр Грабаря [Всероссийский художественный научно-реставрационный центр имени академика И. Э. Грабаря] на стажировки. Брал произведение, приезжал туда, месяц отрабатывал, изучал новые приемы. Мне давали заключение о том, что я могу самостоятельно проводить определенные операции по реставрации. На следующий год ехал снова. И так постепенно набирался комплект моих возможностей, достаточных для аттестации и получения категории», — вспоминает реставратор.

Представительницы молодого поколения музейных реставраторов шли примерно тем же путем — окончили Саратовское художественное училище имени А. П. Боголюбова, потом получили искусствоведческое образование, а затем на стажировках в центре Грабаря повышали профессиональный уровень.

«Вузы у нас в основном в Москве и Санкт-Петербурге, к примеру, академия Репина [Санкт-Петербургская академия художеств имени Ильи Репина]. После курсов в „Грабаре“ я оканчивал аспирантуру по реставрации в академии Ильи Глазунова в Москве [Российская академия живописи, ваяния и зодчества Ильи Глазунова], три года там жил», — добавил Андрей Моченцов. Затем мы пошли в мастерскую по реставрации картин.

В мастерской сразу бросаются в глаза два гигантских огнетушителя объемом несколько десятков литров каждый, к которым вдоль стены подсоединена синяя труба. Как мне объяснили, это специализированные газовые огнетушители, во время пожара они вытесняют кислород из зоны горения и снижают температуру очага возгорания, в результате чего пламя быстро тухнет.

Здесь трудятся два реставратора. Ирина Абрамова работает в музее с 1987 года. Евгения Апполонова — почти 10 лет. Сейчас они готовят несколько картин Борисова-Мусатова к отправке в Третьяковскую галерею. На специальном столе лежат «Тополя и облака» — этюд, знакомый постоянным посетителям музея, так как входит в экспозицию.

На мольберте у стены стоит полотно, изображающее бой петухов. Его автор — неизвестный последователь фламандского художника Мелхиора де Гондекутера, живший в XVIII веке. На картине несколько больших трещин. Раньше она экспонировалась в залах западноевропейского искусства. Ее реставрируют уже три года, в том числе в рамках стажировки Евгении. Она садится перед картиной, аккуратно водит по холсту скальпелем.

«Бывают у нас произведения, которые мы в данный момент не можем отреставрировать, преодолеть какую-то техническую проблему. И работа зависает тут на годы. Тогда мы консультируемся со специалистами, например, из центра Грабаря или из ГОСНИИРа [Государственный научно-исследовательский институт реставрации, Москва]», — отметил Андрей Моченцов.

«Если мы не уверены в том, какую методику применить, то консультируемся со специалистами из центра Грабаря, Русского музея, Эрмитажа, ГМИИ имени Пушкина, Третьяковской галереи и другими. Иногда это занимает несколько месяцев», — добавила Ирина Абрамова.

По ее словам, Евгению отправили на стажировку в центр Грабаря с картиной из жизни петухов, там сотрудницу консультировали реставраторы высшей категории.

«Это затратный и сложный процесс — вывезти картину из музея. Сначала надо ее застраховать. Выбрать страховую компанию или несколько, отправить список в министерство культуры на согласование. После этого картину специализированным транспортом везут в учреждение, где ее примут на ответственное хранение», — рассказала о трудностях работы реставратор.

Сумма страховки рассчитывается, исходя из последних аукционных продаж и практики антикварного рынка. «У нас в музее собирается фондово-закупочная комиссия. Она рассматривает, в том числе вопросы страховки», — добавил Андрей Моченцов

В Москве Евгении помогли разработать методику реставрации картины. «За это время наши сотрудники соскучились без этой вещи, спрашивали — когда вы вернете ее в экспозицию? А за год мы успели только свозить ее в Москву и вернуть обратно», — сказала Евгения.

Затем мне показали паспорт реставрации портрета купца Злобина кисти неизвестного художника. Документ составляется с самого начала работы над произведением и ведется на всех ее этапах, с подробной фиксацией всех процессов и их фотографированием.

«Подробная фотофиксация происходит до реставрации, затем — с укрепленным, подведенным грунтом, раскрытием и после реставрации. В паспорте делается подробное описание — все разрушения, детали, используемые материалы. Затем описываются все процессы и манипуляции. Всё подробно документируется на каждое произведение», — продолжил рассказ Андрей Моченцов.

Возле паспорта положили четыре фотографии картины на всех этапах работы над ней. По словам реставратора, эта часть работы довольно однообразная, но обязательная. По ее итогам также прописываются рекомендации по хранению и дальнейшей жизни этого произведения. Евгения отметила, что только написание паспорта занимает минимум месяц.

«Надо посмотреть, были ли предыдущие реставрации и какие, в дальнейшем это упрощает процесс работы. Так, реставраторы, которые займутся вещью после меня, сразу поймут, чем я „вторгалась“, какие операции выполняла над произведением и какие реактивы использовала, а также — почему именно такую методику выбрала», — добавила эксперт.

На еще одном мольберте стоит картина кисти неизвестного художника. Это копия с картины Михаила Бельского «Учитель с двумя учениками» 1773 года. Копия написана также в конце XVIII века, а оригинал находится в Русском музее. Ирина Абрамова называет это нормальной практикой для обучения художников — писать копии с картин, их часто подписывали ученической копией и ставили дату создания.

Андрей Моченцов отметил, что копии картин делали давно, а вот подделки — начали в конце XVIII века, их расцвет пришелся на XIX век. В России именно тогда, сначала дворянское, а затем и купеческое сословие, стали активно собирать частные коллекции картин в домах и усадьбах.

На столе среди картин лежат мешки с дробью и песком, а также небольшие утюжки. Их используют в качестве грузов, когда надо зафиксировать полотно. На полу — несколько мраморных плит, их используют для той же цели.

В железном шкафу напротив входа находятся несколько полок с химическими реактивами, которым позавидовал бы любой учитель химии. После знакомства с реставраторской «по маслу» мы отправились туда, где работают с бумагой.

Здесь оказалось больше аппаратов — два пресса, большой и малый. Для прессов используют специальные сукна, чтобы не повредить старинную бумагу. Здесь также есть вакуумный стол со стеклом, похожий на витрину-холодильник. Он используется, если нужно промыть какой-то отдельный участок произведения и не затронуть остальное. Тут же стоит стол с обрезками бумаги различных типов, которую растворяют, превращают в жидкую бумагу и восстанавливают при необходимости старинные рисунки и рукописи.

Реставратор Ксения Абрамова держит в руках бутылку с жидкой бумагой. Она работает тут около десяти лет и является самым молодым сотрудником в отделе реставрации. Справа от нее стол, на который можно направить яркий свет сверху или подсветить произведение под стеклом снизу, чтобы рассмотреть мельчайшие детали. По словам Андрея Моченцова, бумага сохраняется достаточно долго, особенно старая, так как она создавалась из натуральных материалов — хлопка, льна и риса.

«Изобретатели бумаги китайцы — еще те затейники. А вот в домашних условиях ее делали и из тряпья, которое тоже состояло в основном из льна и хлопка», — отметил Андрей Моченцов.

Ксения добавила, что срок хранения бумаги сильно зависит от условий хранения. Если с ними всё в порядке, она спокойно пролежит столетия.

«Самая дешевая — плакатная и газетная бумага, которую делали из древесных волокон. Она быстро стареет и желтеет. Сейчас всё, на чем мы печатаем, — недолговечная бумага плохого качества. Хорошую бумагу из хлопка и волокна используют, наверное, только для государственных целей», — добавила Ксения Абрамова.

Реставратор отметила, что даже в денежном производстве отошли от натурального сырья и используют в основном химическое. «Можно найти бумагу из естественных материалов в художественных магазинах, но она очень дорогая», — резюмировала она.

Уходя из музея по узкому коридору с высокими потолками, я вспомнил времена своей учебы. Иногда в комнате, где сейчас находится музейный архив, нам читали лекции по политологии. Полагаю, что сейчас зданию нашли лучшее применение.