«Надо твою машину над реактором покатать»: как саратовцы боролись с последствиями аварии на Чернобыльской АЭС

О Чернобыльской катастрофе знает весь мир. Мощный взрыв в ночь на субботу, 26 апреля 1986 года, полностью разрушил реактор, в результате чего произошел выброс в атмосферу радиоактивных веществ, в том числе изотопов урана, плутония, йода-131 и других. Ближайший к месту катастрофы город Припять объявлен непригодным для жизни на десятки лет. Эхо Чернобыля слышно до сих пор: один за другим уходят ликвидаторы аварии, хотя казалось, могли бы еще пожить. По словам председателя саратовского отделения «Союз Чернобыль» Геннадия Ефремова, из 5500 саратовцев, участвовавших в ликвидации аварии, сейчас осталось 700 человек. «Одна радость, когда список ушедших чернобыльцев не пополняется», — говорит он. Мы решили успеть и поговорить с героями о том, что они видели 39 лет назад. И оказалось, тогда было много веселых моментов.

Мы встречаемся с Геннадием Ефремовым и майором в отставке Николаем Дружининым на базе отделения. Николай Леонидович при параде: в этот день он проводит патриотические встречи с молодежью и рассказывает, как ликвидировали радиационную катастрофу в СССР. Сам он из Архангельской области, до службы в армии успел поработать в Северодвинске на подводных лодках, потом поступил в Саратовское летное училище, которое окончил в 76-м году. По распределению попал в поисковую эскадрилью аэродрома Чебеньки, где прослужил 24 года. Эскадрилья занималась и эвакуацией космонавтов, и различных космических объектов.

— Когда спутники садятся, может произойти возгорание двигателя, в связи с чем наш экипаж в конце апреля 1986 года отрабатывал методику тушения пожара с вертолетов — рассказывает он. — И 26-го числа нас, как специалистов по тушению пожаров, подняли по тревоге. На следующий день мы были на месте и приступили к работе. На вертолете я делал облеты и замеры уровня радиации, пролетал над самой станцией. Прибор зашкаливал: показывал 500 рентген, больше цифр просто не было.

— 29 апреля мы уже начали бросать груз в реактор. 30 апреля до обеда еще работал, а после командир сказал, что летать над ректором больше не буду: я набрал допустимые 20 рентген и дальше работать было нельзя. Стал возить оперативные группы. Каждое утро прилетал на площадку в аэропорт Жуляны, вез людей к АЭС. Потом обратно. Так проработал до 27 мая.

— Как удавалось забрасывать груз в реактор? Тогда же не было в вертолетах систем наведения?

— На некоторых были, но в моем не было. И было как: зависаешь в воздухе на площадке, тебе цепляют груз. Это уложенные в парашюты мешки со свинцом, бором, разными веществами. Начинаешь взлетать, идешь на высоте 100 метров на ректор. Прицелов нет. Вместо этого борттехник стоит на коленях, смотрит в блистер вертолета, его рука лежит на моем правом колене, а моя левая рука — на кнопке сброса груза. И вот он мне удар по колену — я нажимаю на кнопку! И точнейшее попадание в реактор! В это время руководство сидит в гостинице «Припять» и смотрит в окно. Реактор задымил — значит, попали. Потом привезли жидкий каучук, поливали вокруг станции. Что интересно, его полимеризация происходит только под воздействием радиации. Борттехник говорит: «Надо взять машину им обработать, гнить не будет». Я говорю: «Надо твою машину тогда над реактором покатать, чтобы не гнила». Смеялись.

— А где вы там жили и какой был распорядок дня?

— Первоначально жили в казарме Черниговского авиационного училища. День отработали, прилетели на аэродром, помыли вертолет, заправили, приехали в казарму — душ, ужин где-то в 1 час ночи, а в 6 утра уже постановка задач. В столовой сидел доктор, он смотрит: «Ага, живой», делает замеры дозиметром. Дает цистамин, йодистый калий, позавтракал — и вперед.

— Цистамин не помогал абсолютно, только температура повышалась от него, — отмечает Геннадий Ефремов.

— Какое самочувствие было?

— Сразу же появился металлический привкус во рту, голос осип. И щитовидка стала опухшая, постоянное недомогание: вялость, утомленность, сонливость. Прилетели ребята с Афгана, они говорили: «Лучше бы пошел во второй раз в Афганистан, чем в Чернобыль».

— А как вы там оказались?

— Изначально я учился в Саратовском экономическом институте, окончил его и думаю: «Чего меня в армию не призывают?» Раньше же если не служил, то был никем, и девочки тобой не интересовались. Поэтому сам пришел в военкомат: «А почему вы меня в армию не забираете?» Там был капитан Недовесов, как сейчас помню, у него фуражка аж поднялась. Говорит: «18 лет служил, но, чтобы нерусский пришел и спросил, почему не забираете в армию — такого еще не было!» — смеется Геннадий. — А я родом из Армении, по национальности грек. Таким образом попадаю в Шиханы-2. Там тогда был особый мобильный отряд по ликвидации последствий атомных взрывов и ядерных аварий. Когда в 76-м году наш спутник упал в Канаде, тогда и был организован этот отряд. Он действительно был особый: у нас были и загранпаспорта, гражданская одежда. В общем, мы служили, не тужили, и 26 апреля на строевом смотре дали боевую тревогу. Весь полк сразу сняли, погрузили в самолеты, так ночью был взрыв, а вечером мы уже летали над реактором, делали замеры. Первый замер, который я сделал, был 1800 рентген. Но нам сказали, чтобы я доложил, что 300.

— Как вели себя жители?

— Когда мы приехали, эвакуации еще не было. А мы уже замеры делаем. Ко мне женщина подходит: «Что вы делаете?» А нам с гражданскими разговаривать нельзя. Я ей говорю: «Вам лучше уносить детей из этого места». И до сих пор помню девочку в песочнице: платье в горошек, бантики. Женщина спрашивает: «Почему, что случилось», а я одно твержу — уходите домой и закройте все окна. Потом началась эвакуация. Люди выходили на площадь, туда подъезжали автобусы. С собой можно было брать только деньги и документы, больше ничего. Люди плакали, думали, что началась война. На площади оставалась гора вещей. Их вывозили за Припять, там были палатки и душевые. Люди мылись, их переодевали в трико по 5 рублей и увозили дальше. Мародеров тогда еще не было, они появились позже.

— А у нас история была, — подключается Николай Дружинин. — Мы свое отлетали, нам сказали сесть у реки, ждать дальнейших поручений. И вот сидим, на воду смотрим, как рыбаки на лодке выплывают. «Что, мужики, учения идут?» — «Какие учения, весь город эвакуировали уже!» — «Ого, а мы три дня на рыбалке были!»

— Чем вы питались, кстати?

— Это отдельная история, — отвечает председатель. — Поскольку мы приехали самые первые, то первое время голодали, пока не появились сухпайки. Что еще нужно знать о Припяти: город чистый, аккуратный, современный. Две гостиницы, садики, школы, комбинат питания, кинотеатр, атомная станция. Средний возраст жителей — 42 года, ни одного пенсионера. Все работали, своим делом занимались. Продуктообеспечение в городе было категории А. То есть значит, когда мы здесь видели «Пепси-колу» на картинках, там она уже была в наличии. И я оповещал жителей, что надо уходить. Продавщица в магазине говорит: «Как же я уйду, товар брошу, меня посадят!» Я говорю: «Никого не посадят, забудьте». И она говорит: «Возьмите тогда себе, что хотите, вам нужнее». А я взял только три бутылки колы себе и товарищам. Хотя мог и ящик взять. Потом уже иду, сослуживцам говорю: «Там за углом в магазине коммунизм — берите, что хотите!» и сами еще приходили, брали всё необходимое.

Геннадий Ефремов вспоминает, что столько генералов, сколько их было в Чернобыле, он за всю свою жизнь не видел.

— Вся площадь в генералах, человек сто, — говорит он. — С ними тоже связаны забавные моменты. Мой сослуживец Бекембетов, мы его называли Бяшей, отличился. Как-то подходит к генералу: «Разрешите обратиться!» Тот разрешает. Бекембетов представился, как положено, и спрашивает: «А чего вы курите?» — «„Столичные“», хочешь? — «Да», говорит. А генерал такой: «За наглость объявляю 10 суток ареста, а за храбрость 10 суток отпуска!» И закурить всё-таки дал. Потом интересуется, как дела у нас, что нового видели-не видели. Снова Бяша выступает: «Товарищ генерал, вы здесь уже три дня в одной и той же одежде. Так же нельзя. Радиация же! Одежду надо через каждые два часа менять!». Генерал напрягся, говорит, а где же другую брать. Мы и посоветовали место неподалеку, где трико выдавали. Он вернулся, свой китель грузит в багажник «Волги». «Так нельзя, товарищ генерал, одежду следует сжечь! Давайте нам, мы ее утилизируем». Тот согласился. Потом говорит: «И фуражку?» — «И фуражку тоже». «Подождите, а как тогда люди узнают, что я генерал?» И ее не отдал. А счастливый Бяша в генеральском кителе и с лампасами потом гордо сидел на БТР и курил.

Женщин после эвакуации в городе совсем не осталось. Однако, как рассказывает Ефремов, не навсегда.

— Был ресторан «Чернобыль», в котором постоянно питался высший командный состав. И там работала одна-единственная женщина. Но где-то после 5 мая ситуацию исправили: в местное общежитие вселили женщин, чтобы работали поварами, официантками, в прачечных и так далее. Первые три этажа был закрыты насмерть, со всех сторон стояли автоматчики, караулили, чтобы ничего не случилось. Но женщины были тоже хороши: заплетали простыни, как в кино, и сами спускались, к кому хотели. Тогда еще шутка ходила: «Меняю одного радиоактивного на двоих активных», — смеется председатель.

— Что люди говорили после того, как вы вернулись?

— Тогда закрыто всё было. Кто знал — знал. Мы не распространялись. Хотя в Шиханах нас встречали, как героев. Сейчас каждый по-разному пересказывает историю. То, что в телевизоре рассказывают — часто речь о том, что было уже в мае, а не непосредственно в дни после катастрофы. Я недавно был на центральном совете в Москве, съезде чернобыльцев, там полковник говорит: мы самые первые туда прилетели. Ну да, сейчас все стали первые. В другой раз как-то солидный дедушка мне книгу передавал, тоже якобы сам был «из первых». Я говорю: «Спасибо, не возьму. Потому что это неправда. Я был в Чернобыле в числе первых, но вас не видел». Никто из таких правильно не описывал, как происходила эвакуация, потому что лично не видели. Первыми там были мы — солдаты, «летуны» сбрасывали груз, а население еще жило несколько дней. И никто не говорит о том, что, когда происходила эвакуация, сколько осталось беспризорных кошек и собак. И как мужикам давали по ящику водки и 10 тысяч патронов, чтобы они пили и стреляли живность, чтобы не расплодились и не разносили заразу.

— Спустя время вы можете назвать ошибки того времени?

— Всё было как должно быть. Не думаю, что ликвидацию последствий аварии можно было организовать лучше, даже наоборот: тогда было лучше, поскольку люди были другими. Нам дали команду: мы «под козырек» и вперед. У нас были такие понятия, как Родина, честь, достоинство, уважение, дружба. Сегодня больше таких, кто не понимает, зачем всё это надо: «Пусть другие отдуваются». Ну и, конечно, первое и самое главное, что я понял: никто не знал и не знает, что такое радиация и как с ней бороться.